А мне при этом каждый год хотелось духов и тюльпанов. И никто их мне никогда в школе не дарил.
А в классе эдак в восьмом все мои страхи оправдались. Я была в классе единственной девочкой, у которой в парте даже открытки с книжкой не оказалось.
В начале урока, однако, когда весь класс отгремел "ПА-ЗДРА-ВЛЯ-ЕМ!!!" в адрес суровой математички, в дверь просунулась голова Леночки - родной сестры моего соседа по парте, который, как обычно, прогуливал. Леночка училась на год младше и, просунувшись головой в наш класс, попросила на выход Таню (ну т.е. меня, фамилию она тоже назвала, но я не скажу вам, какая она у меня была тогда. Скажу только, что я была вовсе не Сидорофф).
Суровая математичка пожала плечами и неохотно разрешила мне выйти. Леночка подозвала меня к окну и, страшно вращая круглыми глазами вручила мне большой неаккуратный сверток. В несколько слоев газеты "Пионерская Правда" было завернуто что-то увесистое.
"Это тебе от Жени! - сказала Леночка громким шепотом. - Женя сам подарить тебе это не может, он заболел!"
"Пасиб," - сказала я, и вся красная от смущения, вернулась в класс. Даже суровая математичка, увидев меня в дверях с внушительным газетным свертком, присоединилась к всеобщему ржанию.
Но ведь на этом-то мой позор не закончился. Конечно же, одноклассники потребовали, чтобы я этот сверток при них развернула. Громче всех требовала математичка, из нее почему-то совершенно испарилась суровость.
Что вы думаете, было там в нескольких слоях "Пионерской Правды"?
Часы, блин, с кукушкой!
Не, ну вы представляете?!!
Открытка там тоже была. "Таня, паздравляю тиба с восьмым мартом желаю сдоровья и сщастя на долгие годы! Однокласник Царегородцев!!"
Ладно хоть в обращении мою фамилию упустил.
Одноклассник Царегородцев приперся ко мне домой после уроков, которые он благополучно "проболел" - часы с кукушкой на стену в кухне вешать, он знал, что в моем доме этого никто больше не сделает. А повесив часы, попросил бражки. Ну,бражки я ему дала, у меня бабушка ее вечно ставила на забродившем за зиму смородиновом варенье.
Всю жизнь я ему эти часы с кукушкой помнить буду.
Они иногда отставали на два часа, а иногда убегали на целых пять вперед. Кукушка очумела уже через три дня и высовывалась из домика каждые пять минут, сообщая не то полночь, не то полдень. И никто, никто! Включая самого Женю Царегородцева не мог ее унять.
Так вот за что же мне после этого 8-е марта любить?
Это я в ответ нашему уважаемому Чукче на его вопрос. Он-то думал, что всё это лишь из-за того, что в Юкее в этот день дамы работают...
Journal information