Предыдущий кусок заканчивается словами: “Дяди-Лешина дочь Вера родилась 17 мая и стала сестрой мне родной, не двоюродной вовсе. А дядю Лешу, как только я говорить научилась, стала звать Папой”.
Этому утверждению не стоит доверять на все 100% (как нельзя на все сто доверять любым мемуарам - во всех есть доля художественного вымысла, хотя бы чисто для “красного словца”, в моих соответственно тоже, какой бы правдивой я ни пыталась быть даже перед собою). Если уж честно, я и не помню, что называла когда-то его папой (тот факт из моей памяти стерся, помнила лишь моя мама) - на сколько себя помню - звала я его всегда дядей Лешей. Может быть, я начала называть его так, когда осознала, что у большинства детей в яслях-детском саду есть папы, которые их забирали домой в конце дня. Не помню, забирал ли меня иногда дядя Леша, но мне так хотелось (и это хотение помню очень отчетливо), чтобы он в конце дня приходил за мной в садик, просовывал голову в дверь, и, завидев его, я бежала б навстречу с восторженным визгом: “Папа! Папа!” А может быть, я стала папой его называть вслед за Верой, как попугайчик: у нее как-никак “папа” было одним из первых слов, а росли-то мы с ней в одном доме, спали в одной кроватке, и у нас на двоих было трое родителей.
Моя мама души в Вере не чаяла, боюсь, даже любила ее больше меня: при всех моих недостатках врожденных, за которые меня и любить-то, пожалуй, не следовало, я была ее “ошибкой молодости”, о чем сама-то она прямо мне не признавалась, но ее сестры и даже бабушка Ксенья говорили, совсем не стесняясь. А вот Вера как раз была не ошибкой, а наоборот - продуктом чистой и юной любви: тете Гале и двадцати не было, когда ее родила, а уж дядя Леша (он был старше моей мамы на два года), души не чаял в жене, в дочке тоже, хотя мечтал он вообще-то о сыне.
Как только Верочку принесли из роддома, положили на бабушкину кровать, развернули пеленки, так мама Аля поцелуями едва не задушила малютку, вылизывала ее, как кошка котенка - инстинкт усилился, глядя на беззащитное существо с нежной (“шелковой!”) кожей, и по всем признакам - генами “в их породу”. Веру в церкви крестили, мама стала ей крестной и звалась с тех пор для нее “Кокой Алей” (как-то очень смешно это было всегда для моего уха, я пыталась позднее Веру переучить, да какой там: все в нашей родне, кто родился за Верой, “Кокой Алей” звали ее, не иначе, даже Верин муж двадцать лет спустя).
А вообще появилось у Веры сразу две “Коки”. Была еще Кока Паня. Не слишком понятно, почему она “кокой” звалась, все ж она не была Вериной крестной, разве что тети-Галиной, но та звала ее ТЁТЕЙ Паней, иногда тётей Пашей - сокращением от “Прасковья”, и та приходилась ей тетей, действительно, по материнской линии. Тетя Паня жила в доме напротив на Краснофлотской, вместе с сестрой своей - Бабой Катей. Обе были старыми девами, Галю взяли к себе на содержание от ее обедневших родителей. В каком возрасте Галя поселилась в их доме на Краснофлотской - мне теперь уже никто не расскажет, но я точно знаю, что там она познакомилась с моим дядей Лешей. Когда родилась Вера, тете Пане было где-то за сорок, бабе Кате, пожалуй, за шестьдесят, и на ее воспитание обе сразу же предъявили права. В этом, собственно, ничего плохого бы не было, но свои права считали они почти безраздельными: на влияние на Веру со стороны Коки Али, Лешки-отца, а также двоюродной Таньки (меня) смотрели косо, а на то, что влияние тех в силу занятости каждый день на работе или в детском саду/яслях было и так ограниченным, Паня и Катя смотрели с большим одобрением: чем меньше у Веры возможностей провести время с отцовской родней, тем лучше. Тетя Паня и баба Катя не приняли Алексея как зятя, как не приняли мамины сестры Евгения, хоть у Леши и Гали брак все же был законным.
Алексей не хватал с неба звезд, для него лишь одна сияла - Галина, за нее был готов хоть сквозь воду, огонь и медные трубы. В остальном был он парень простой: в школе плохо учился, хулиганил немного, в армии выучился на шофера - а это профессия что ли? Баранку крутят лишь те, у кого пусто в башке, да шоферы, известно, пьяницы все, у Лешки к тому же отец умер от пьянства, конечно. И от его родни - чего ждать хорошего: отца нет, мать - без гроша за душой, не работает, сестра принесла от кого непонятно в подоле… И Алексей, будто нарочно, чтоб оправдать худшие подозрения двух своих родственниц, пристрастился к спиртному…
Вера, всякий раз попадая в их дом, стремилась сбежать как можно скорее. Одно из моих первых воспоминаний о ней, пожалуй, как она бежит через дорогу из дома напротив в бабушкин дом - в руках куклы и тряпки, словно подсознательно имитировала - и свою коку Алю, когда та тоже бежала в тот же дом от Евгения и его родственников, и свою маму Галю, которой не раз еще в жизни придется бежать с детьми от пьяного мужа - в дом к его родственникам (бабушке, маме и мне).
читать дальше
Journal information