Предыдущий кусок
Два дома на Краснофлотской - бабушкин и тети-Панин разделяла дорога - проезжая типа, не асфальтированная. Глубоко в нее врезались колеи от колес редких в ту пору машин - грузовых в основном (то кому-то на улице дрова привезут или шифер, то у соседей каких-нибудь похороны). Под дождем колеи разбухали, заполнялись водой, земля глинистая превращалась в липкую грязь, когда снег сходил весной - все сливалось в одно жуткое месиво, по которому ни один грузовик не пройдет, и не дай бог помереть кому-либо на улице - по узеньким тротуарам с обеих сторон, между краями дороги и канавами, куда сливали помои, попробуйте-ка пройтись похоронной процессией. Ну да что-то меня понесло уж совсем не в ту сторону. Чтобы добраться до дома напротив - расстояние метров пятнадцать, не больше, не помогали даже резиновые сапоги, в “сезон” можно было вполне провалиться по пояс и или “плыть” через дорогу, как по болоту - потому приходилось сначала идти к перекрестку, где колонка стоит на углу, переходить на другую сторону, возвращаться по ней в дом напротив.
Я, конечно, бывала в том доме неоднократно, хоть принимали меня там неохотно. На Верином месте я бы тоже бежала оттуда при первой возможности: мне всегда при попадании в дом не по себе становилось: хоть он был безукоризненно чист, пахло в нем нехорошо. Пахло угаром (что неудивительно при наличии печки), чем-то кислым (молоком, щами, может, топленым маслом), чем-то горьким, должно быть, касторкой, а также сушеной полынью и прочими травами, как в доме у ведьм, а сестры и так на них смахивали, особенно Баба Катя - костлявая, сгорбленная чуток, с крючковатым носом, в длинных темных одеждах, не хватало лишь шляпы остроконечной, обе носили платки, и так их повязывали, чтобы лбы наглухо закрывались. Лица у них были вечно сердитые, никогда не смеялись громко, заливисто, как смеялись всегда в доме бабушки Ксеньи, эти двое не улыбались почти, не смотрели в лицо, взгляд отводили от собеседников, хотя, может быть, лишь от тех, кого не считали своими.
Самым страшным предметом в дом доме была икона - невероятных размеров. Тяжелая, темная, смотрела с нее божья матерь взглядом, в котором - о боже! - читалось проклятие. (Я лишь почти сорок лет спустя узнала, какое именно, но думаю, рано об этом рассказывать.) Страх к иконе и неприязнь к дому, откуда всегда хотелось сбежать поскорее (хоть Вера бежала, скорее всего, потому что ей там играть было не с кем), пересеклись в моем юном сознании с новым словом “староверы” - понятия я не имела, что оно означает, но даже слово казалось страшным, хоть одним из корней в нем была “вера”. Вера - сестренка любимая...
читать дальше
Journal information