Ну раз пошла такая “пьянка” (с песнопениями у соседей - см. предыдущий отрывок), расскажу заодно о других обитателях Краснофлотской - может, придется к кому-то из них вернуться еще в последующих повествованиях: память - штука непредсказуемая, чем глубже ныряю в воспоминания, тем больше ей поражаюсь.
Не всех, к сожалению, помню, но вот, например, Анна Арсентьевна - бабушкина подружка - проживала в доме от нашего наискосок, куда я приходила, когда ее навещала внучка Иринка, ровесница Веры, и мы играли втроем в домики или в пупсиков. Должна сказать, что у меня с юного возраста не получалось играть в девочками, если было нас более двух, всегда становилась я третьей лишней, а вот с мальчишками таких проблем не было: я сама была больше мальчишкой, пожалуй, не зря же мама хотела сына. Иногда мы с Иринкой вдвоем играли в наискучнейшие игры: перебирали пачки открыток, что ее баба Нюра коллекционировала, добро, среди них попадались красивые.
Анна Арсентьевна к нам приходила “на телевизор”. Технология шустро шагала вперед: на Краснофлотской уже и водопровод провели, и телевизоры появились у многих, вот и мы приобрели новехонький Рекорд-6. Момент его появления в доме помню - ну оочень смутно (было мне года три, не больше), но жизнь при нем как-то сразу окрасилась, невзирая на то, что сам он был черно-белым. Зато помню четко, как мама купила холодильник “Бирюса” - вершину советских научно-технических достижений: белый, с блестящей ручкой, он, конечно, не поместился на кухне, где, между окном и печкой и так едва места хватало для стола, табуретки и лавки. Холодильник стоял в смежной комнатке, возле входной двери, и мама подкрадывалась к нему то и дело - открывала, заглядывала внутрь, ничего кроме яркого света и чистеньких полок не находила, аккуратненько закрывала, дабы дверцей не хлопать, отходила на пару шагов, разворачивалась в пол-оборота и, скосив глаза, любовалась, потом выходила в сени, входила обратно, как бы давая себе пережить сюрприз снова и снова: вот она входит в дом, а там ба! Холодильник!
Слева по нашей стороне улицы жила врач кожвендиспансера Валентина Алексеевна, женщина немолодая, с пожилой матушкой Марией Иосифовной - такие обе интеллигентные, ходили в широкополых соломенных шляпках с цветами, их речь сильно отличалась от речи моих родственников, как и прочих обитателей Краснофлотской. О себе говорили они, что татары, но отличались от местных, потому что крымские, может, и правду говорили. Ввиду того, что Валентина Алексеевна была единственным врачом на улице, ходили к ней не только с проблемами кожно-венерологическими: кто-то шел с больной головой, кто-то с аппендицитом, а меня вот однажды привели прямо по адресу: зачесалась я что-то. У меня вообще дурацкая кожа, реагирует скверно на комаров, мошкару, клопов и т.п.: укусит разок одно насекомое - а волдырей тут же с десяток по всему телу, и чешусь я от них, как прокаженная, к чему, собственно, все привыкли давно, а тут выдался случай какой-то особый. Расчесанные до крови места не покрылись тонкой коростой за сутки, а чесались себе и чесались: день: другой, третий, какой-то дурацкой сыпью покрылось все тело. Привела меня бабушка к нашей женщине-венерологу, та рассмотрела мои кисти рук, покрасневшие перепонки меж пальцев, мой живот оголенный - наконец изрекла: “Швэдская чесотка!” Бабушка пригорюнилась, хоть и напрасно: Валентина Алексеевна выписала чудо-мазь, похожую на белила: все прошло за неделю-другую, вроде я никого больше не заразила.
Веру водили к ней с ячменями на глазах, меня порой - с чирьями. Ясен пень, болячки на коже - от неправильной половой жизни: в “семью”-то играла я не только с Верой, а также и с пацанами соседскими. На углу улицы в противоположных домах жили Вовка Лаптев и Серега Пленкин, оба младше меня на год. Зимой я с одним из них (а чаще с обоими) “жила” в домике-крепости, который мы сами из снега лепили, впрочем, то было вполне безобидным занятием, пока до “войны” дело не доходило. А какой советский ребенок не играл в “войнушку” на улице? Мне пришлось быть “Марусей” из “Четырех танкистов и собаки”, Сережа был “Янеком”, внешне весьма на него был похожим, Вова был, возможно, грузином, впрочем, про Вову не помню. Все мы, плюс еще какие-то пацаны, играли за “наших” - фашисты же были фантомными. Летом мы садились на “танк” - кучу гравия возле дома тети Шуры (нашей соседки справа) - ей когда-то его привезли для хозяйственных целей, да пролили цемент невзначай, убрать не успели - куча крепко зацементировалась. Откатавшись на “танке” я ложилась с кем-нибудь из “танкистов”, как жене с мужем положено, в “кровать”, то есть в колею у дороги. Тетя Шура обычно, завидев, как под окнами дети валяются в пыльной колее, выходила из дома поржать, а потом говорила: “Ну хватит! Идите, найдите кровать поприличнее, да и спите там сколько влезет”. Ее внук - мой почти ровесник Володя был из всех пацанов самым милым: большеглазенький, с ямочками на розовых щечках - с ним я утратила девственность. Не вру - дело так было: шли мы с Володей в уборную в огороде у тети Шуры, там запирались, снимали трусы и с большим интересом друг друга щупали и осматривали. Понятно, откуда кожвенерологу прибавлялось работы.
Между тетей Шурой и прокурором (о котором ничего вспомнить не могу, кроме того, что само слово порой употреблялось по отношению к крайнему дому на улице) жил Сереженька Дудин - смешной и славный, из тех малышей, которых лишь хочется тискать, будь он хоть в три раза сопливее и в пять раз более чумазым. С ним играли, как с живым пупсиком, все дети постарше.
Напротив Дудиных жила Жубрина Таня-воровка, года на три была она старше меня. Талантливая - до невозможности. Могла под любым предлогом проникнуть в чей-либо дом и через пять минут оттуда что-нибудь вытащить так, что хозяева и в ус не дули. У нас, например, однажды стащила две мамины блузки нейлоновые, какие тогда были в моде, и духи “Сигнатюр”. Пришла Жубрина к нам с Верой во двор, когда дома никого больше не было, и говорит: “А вам пойти никуда не надо?” Я подумала и решила, что мне срочно понадобилось в библиотеку. Вера со мной идти отказалась. “Ладно, - говорит ей Жубрина. - Ты играй тогда во дворе, а я пойду в дом, караулить. Если чужие во двор придут, сразу ори, что есть силы! А я буду сидеть там, воспитывать храбрость и силу воли”.
Библиотека оказалась закрытой на санитарный день, вернулась я быстро. Иду по улице, стопка книжек под мышкой, вдруг вижу - из окна у нас Таня сигает, и живот у нее ни с того ни с сего раздулся. Спрыгнула в палисадник, оттуда через калитку - да наутек от меня. “Че это она?” - спросила я Веру, войдя во двор. “Так храбрость воспитывала, наверное, испугалась чего-то! - ответила Вера.
Мама сразу хватилась своих вещей, Таньку вывели вскоре на чистую воду, блузки обратно она принесла неплохо поношенными, а “Сигнатюр” таки зажилила, либо успела уже израсходовать, пока на нее все соседи вели детективное расследование. Вошла во двор по-воровски, когда никто ее там не видел, на скамью положила две Алиных блузки, завернутые в “Пионерскую Правду”.
За все это дело кому досталось от мамы? Можно до трех раз не гадать: мне, да по первое число (когда каждый месяц библиотеки на санитарный день закрывали).
читать дальше
Journal information