Начало всей саги
Первым делом она провела инвентаризацию туалетных принадлежностей: сколько “Хвойного” за смену измылила дочь, сколько зубного порошка “Жемчуг” убавилось в жестяной баночке. Заглянув в мыльницу, Аля нахмурилась: “Опять что ли не умывалась? — А затем баночку жестяную открыла и расцвела в улыбке. — Ну хоть зубы почистила от души!” Мне было совестно признаваться, что полбанки “Жемчуга” рассыпала я как-то нечаянно в лагерном умывальнике и, опасаясь, что дома влетит, едва не заплакала: “Жемчуг” был дорогим, стоил аж двадцать копеек, в то время как дома обычно меня призывали чистить зубы порошком “Детский” в пузатой картонной коробочке, он стоил четыре копейки. В девять лет я имела уже представление о ценах на вещи и о том, что у нас в семье лишних денег никогда не водилось.
В то лето, когда я уже перешла в третий класс, а Вера окончила первый, нас с нею впервые отправили в лагерь — “взаправдашний”, а не на какую-то там салажью “площадку”, откуда на ночь детей забирали домой, и где к нам относились вообще, словно к ясельникам каким-то. Во “взаправдашнем” лагере предстояло всю смену прожить “самостоятельно”: без родителей, как пионерам — совсем уже взрослым ребятам, неважно, что мы-то с сестрой были еще октябрятами. Во “взаправдашнем” лагере все “классно и суперски”: костры жгут по вечерам, песни разные учат, а затем на свой лад переделывают, вставляя смешные словечки, танцы там перед отбоем устраивают — не под баян, а под магнитофон, шейк танцуют и даже (с мальчишками!) медленный, ночь полна приключений, когда пацанов мажут пастой зубной — романтика! Обо всем этом взахлеб говорила нам Лена — двоюродная сестра, старшеклассница, уже вышедшая из пионерского возраста и потому, наверняка, нам с Верой слегка завидовала.
К “романтике” я готовилась не на шутку — только вместо зубной пасты достался мне порошок — такой дорогой, что об этом упоминалось неоднократно, хоть вроде и смысла-то не было, раз цена была прямо на крышке указана. Видно, мама старалась меня приучить к осознанию затрат, чтобы я не транжирила — и не только карманные деньги (впрочем, не помню, чтобы мне их кто-то давал, я “копила” от копеечных сдач в магазинах, иногда находила на тротуарах оброненные монетки). Мама требовала от меня также бережного отношения к вещам, дабы новые покупать реже. Какой-то душевный конфликт у нее был, пожалуй, в том, чтобы я не жалела мыла, но лишнего не расходовала, то же самое — с зубным порошком, потому и расстроилась я потом, ненароком рассыпав полбанки. Непонятно, к чему, вместо обычного “Детского” или другого какого-нибудь подешевле, был куплен “Жемчуг”: скорее всего, другого не оказалось в продаже в тот день, когда ей пришлось собирать меня в лагерь. К тому времени Аля с год примерно (а может, и меньше), работала на новом месте, в должности инженера планово-отчетного учреждения “Сельхозтехника” под “крылом” генерального директора (своего любовника). Платили ей там, кажется, “девяносто рэ” в месяц, то есть меньше, чем на заводе, но и пахать не приходилось посменно, а самое главное — ей маячило там получение КВАРТИРЫ. По блату, конечно (об этом я, может, тоже когда-нибудь расскажу), а пока вернусь к лагерю, две путевки в который (мне и Вере), наверняка, тоже по блату выделил профсоюз, либо одна из них оказалась “горящей”.
Сборы были недолгими. Помимо порошка “Жемчуг” и печатки “Хвойного” пришлось маме купить для меня чемодан — небольшой (“пионерский”), черного цвета, с двумя металлическими замочками: открываясь, они резко выскакивали на пружинках из своих скважин с характерным и очень приятным звуком, но могли больно ударить по пальцам или их прищемить, если пользоваться неосторожно, сделан был он из какого-то полукартона, обтянутого — скорей всего, дерматином, и уж само-собой — без колесиков (хоть я и не знаю, есть ли тут сейчас те, кто подобные вещи помнит). Больше вроде ничего нового покупать не пришлось, в лагерь меня (как и Веру) собирали по списку, что прилагался к путевке: зубная щетка, расческа, мочалка, две пары трусов, две майки, два ситцевых платья, одна теплая кофта, трико, чешки, белые гольфы, панамка, парадная форма… (Сравните со списком вещей в лагеря для нынешних школьников — будет над чем посмеяться.) Каждый предмет полагалось проклеймить инициалами — мама их до полуночи вышивала.
Собрать чемодан — дело несложное (тем более, по списку такому), можно и вовсе в последний момент — а вот пройти медкомиссию… Без анализов крови, мочи, кала, справки с санэпидемстанции, проверок на туберкулез, сколиоз, стафилококк, глисты, педикулез — ни в какой лагерь никого не пустили бы. Пришлось ходить за “талонами” в поликлинику, ошиваться в очередях у медкабинетов — как и всем прочим “лагерным” во время школьных каникул. В борьбе с гнидами (в моей голове, соответственно, в период учебы в начальных классах, когда я по бедным баракам таскалась, навещая вшивых подружек, о чем я писала уже), то ли профилактически перед тем, как меня в лагерь отправить, Аля решила помыть мою голову то ли хной, то ли басмой, а, может, их смесью. В результате мои волосы раз и навсегда утратили прежний смоляной цвет, но приобрели весьма интересный оттенок: что-то между каштановым и малиновым. С позиций нынешней детворы вряд ли кто-нибудь удивится: ну и что, мол, такого тут? Нынче детям в какие цвета только ни красят волос: и в розовый, и в голубой, в фиолетовый, в изумрудно-зеленый “чтоб как у русалочки”… Но тогда-то, в семидесятых крашение волос у девятилетней девчонки считалось таким же вызовом социалистическому образу жизни, как покраска яиц на Пасху. Увидев, мои свежевыкрашенные волоса при дневном свете, Аля в ужасе за свои лишь схватилась: “Тебя ж в пионерлагерь не пустят!”
Но пустили. То ли в “приемной комиссии” лагеря оказались женщины с юмором,то ли подумали, что с таким оттенком волос я, собственно, и родилась. Либо цвет не показался им неестественным при недостаточном освещении: солнце скрылось в тот день, когда нас с сестрой доставили в лагерь — как сейчас помню, было пасмурно и прохладно, и мы с Верой хмурились, жались к мамам, когда те провожали нас в нашу первую “взаправдашнюю” самостоятельность.
Читать дальше
Journal information